За черными стальными шипами, за высоки­ми деревьями под охраной всевидящего глаза наблюдательной телекамеры возникает эта сов­ременная Цирцея — Мадонна Луиза Вероника Чикконе. Воздух наполнен сладким благоуха­нием плывущего по воде венка свежих гар­дений. Она потчует гостя крепкими напитками и хитрыми улыбками. Слышно мурлыканье факса и постоянное жалобное завывание теле­фона. Цирцея, полулежа на расшитом золотом диванчике перед внимающей ей аудиторией, говорит:
— Я думаю сравнение с Цирцеей удачное. Некоторые думают, что я вынуждена публично унижать мужчин. Считают, что я таким образом вымещаю злобу на отца, который оставил меня мачехе после смерти матери. Это правда, но это слишком упрощенно.

С одной стороны, можно сказать, что я пре­вращаю мужчин в свиней, но с другой, — верно и то, что я заставляю мужчин (да и не заставляю, а прошу) вести себя так, как они обычно не должны вести себя в обществе. Если они хотят носить бюстгальтер, они могут носить его. Если они хотят плакать, они могут плакать. Если один мужчина хочет поцеловать другого, это тоже можно. Я восстаю не просто против моего отца, а против священников и всех мужчин, которые придумывали свои правила, когда я росла.
В моем шоу, в сцене «Как девственница», у меня есть мужчины, которых я «кастрировала», надев на них бюстгальтеры, и которые приходят и предлагают мне секс, если я этого захочу. Но в конце я предпочитаю остаться в одиночестве и заняться мастурбацией. Конечно, до тех пор, пока не придет Бог и не напугает меня. (Смеется). Затем совершенно внезапно начинается «Как молитва», и вы слышите голос Бога, открывается занавес. Фигуры, одетые в черное, как священники и монахи, появляются на сцене, и сверху спускается крест. Как будто приходит католическая церковь и говорит: «Секс идет сюда, а духовность туда», Я говорю: «НЕТ, ОНИ ИДУТ ВМЕСТЕ!» Предпола­гается, что я буду молиться, правда? Эта моя молитва становится такой неистовой, страстной и бешеной, что под конец мое тело моло­тится по всей сцене и все это превращается в мастурбационно-сексуально-страстное дейст­во.
Сценический образ Мадонны трансформи­ровался из взбалмошной Диско Долли в более «вещественную», сюрреалистичную Поли Дали. Долгое время она казалась бессмысленной бунтовщицей, пытающейся привлечь к себе вни­мание всего мира. И ей это удалось. Не довольствуясь скромной ролью певицы и танцов­щицы, она стала использовать сцену как ка­федру, чтобы проповедовать свои взгляды на извращения, аборты, гражданский долг, власть, любовь, печаль, смерть, безопасный секс и важ­ность сохранения семьи.
Цирцея-Чикконе очаровывает не только вызывающим сексуальным поведением, но и сочетанием бунтарского духа с высоким чувством ответственности: то она голой фотографируется для журнала «Пентхауз», то дает благотво­рительный концерт, средства от которого идут на исследования СПИДа, то она — верная жена, а следом — развод со скандалом. Фе­министы защищают ее разумную женствен­ность. Другие терпеть не могут ее выходок. Ва­тикан проклял ее, ученые же пишут докторские диссертации. Гомосексуалисты обожествляют...
Мадонна родилась в штате Мичиган. Сейчас ей чуть за тридцать. В ее активе три турне по всему миру, множество музыкальных видеоклипов, семь художественных фильмов и восемь альбомов грамзаписи. Она одна создала бум музыкальных видеофильмов. Заворажи­вает и то, что образ, переломленный в кривом зеркале средств массовой информации, ме­няется постоянно. Ее «рекламная» строчка: «Опыт сделал меня богатой, и теперь все бегают за мной» из песни «Материальная девушка» теперь кажется лукавым пророчеством. Веха в ее развитии как артистки — это автобиографический полнометражный документальный фильм «Правда или смелость». Фильм просто праздник для тех, кто удовлетворяет свое бо­лезненное любопытство созерцанием эроти­ческих сцен. Материал для него черпался из темного колодца жизни Мадонны. Это ее претензия на звание артистки, подверженной эстетическим идеям Айседоры Дункан. Вот что из­рекла по этому поводу Цирцея:
— Это мой взгляд на жизнь. Провокацион­ные сцены раздражают вас, как пощечины, а  двусмысленности   заставляют   задуматься...
Она научилась ткать кинематографическое полотно из нитей своих личных страданий. Мадонна сочетает черты как ответственной, «правильной» старшей дочери, так и непослушной средней. У нее взгляды и имя матери, которая умерла от рака, когда Мадонне было пять лет. Эта смерть заставила ее подчиниться отцу, двум старшим братьям и мачехе. Она помогает воспитывать пятерых младших братьев и сестер, что выработало у нее значи­тельную материнскую ответственность, и это вместе с малой действительной властью. От­сюда — бунт:
—  Иногда я чувствовала себя в роли нанятой служанки. Я была старшей и всегда была больше всех загружена работой по дому. Я сме­нила столько пеленок, что поклялась: у меня никогда не будет детей. Мне приходилось быстро взрослеть. А ведь у каждого должно быть несколько лет, когда бы он не чувствовал себя слишком ответственным, виновным или разочарованным. Мне казалось, что я и впрямь Золушка у злой мачехи.
Моя жизнь дома была очень сдержанной, очень католической, и я была так несчастна! Я помню, как мне всегда велели замолкнуть, и даже залепляли рот пластырем, мыли его мылом...
Но тихоней я не была — я была очень плохой девчонкой. Я рано узнала, что меня никогда не будут считать хорошей. Мадонна — странное имя. Я чувствовала, что должна жить так, как оно мне подсказывает.

Подрастая как будто с иконой вместо имени, Мадонна развила в себе весьма демокра­тичное отношение к священным символам: она навешивала себе на шею несколько распятий, заворачивалась раздетой в американский флаг...
—  Моя идея состояла в том, чтобы взять эти иконографические символы, которые хранятся недоступными для всех, под стеклом, и сказать: «Можно и по-другому смотреть на это. Я могу повесить это на шею. Или же, если за­хочу, пусть высовывается у меня между ног. Смысл в том, чтобы как-то низвести символ до обыденного уровня».
Я была вынуждена отменить из-за Ватикана два моих шоу в Италии: в Риме и во Флоренции. Хотя там были все эти богохульные жесты и мастурбационные демонстрации, я ду­маю, что мое шоу было очень религиозным и духовным. А они захлопнули дверь у меня перед носом, говоря, что я блудница, что ходить на мои шоу нельзя, что я насмехаюсь над моло­дежью и развращаю ее, и прочую такую чушь.
Но мое шоу — это не обычное рок-шоу, а театральная презентация моей музыки. И так же, как театр, оно задает вопросы, вызывает мысли, показывает хорошее и плохое, свет и тьму, веселье и грусть, искупление и спасение. Я не навязываю образ жизни, а описываю его, и зрители сами могут сделать выводы.
Если воспользоваться технико-психиатри­ческим термином, то Мадонна — «сложная гайка». Последнее время в ее работе выступает на первый план темная сторона ее либидо. В видеофильме «Выразить себя» она появляется закованной в цепи, и на ней надет черный кожаный ошейник. В «Проказнице» она просила телесного наказания, умоляя, чтобы ее «хорошенько нашлепали». В ее противоречи­вом мини-фильме «Оправдай мою любовь» она играет роль ничтожнейшей женщины, пережи­вающей приключения, достойные Леопольда фон Захер-Мазоха. «Правда или смелость» показывает темную сторону эротики, обольстительную Цирцею с кнутом. Обычное объяснение   этих   артистических   изысканий — мазохизм.
— Ну да... Я мазохистка. Ведь в детстве я чувствовала себя ущемленной. Мой отец произвел на меня неизгладимое впечатление. У него была своя философия, и нам доставались кое-какие перлы его мудрости. Например: «Если ты чувствуешь себя хорошо, ты делаешь что-то неправильное. Если страдаешь — ты на верном пути». Я старалась не разделять эти чувства, поскольку их корни в одном и том же импульсе. А вот другая отцовская мудрость: «Если бы было больше девственниц, мир был бы лучше».
По-моему, если ты несешь на своих плечах всю тяжесть этого мира и заботишься о людях, то у тебя все-таки появляется некое ощущение власти. У меня также оно появлялось во время моих турне по многим странам. Я буквально чувствовала, что у меня есть не только моя собственная семья, с которой я путешествовала и за которую была в ответе, но и какая-то всеобщая семья — публика, к которой я выходила на сцену.
Я много думаю о смерти, может быть по­тому, что я не знаю о жизни после смерти. Поэтому я изо всех сил стараюсь взять от жизни все, до последней капли. Величие ар­тиста в том, что он бессмертен, так как после него остается его работа, и в этом есть что-то успокоительное — знать, что моя жизнь прошла не даром.
В конце концов, я понимаю: то, что случилось со мной — это благословение, потому что я могу выразить себя многими способами. И я не думаю, что моя карьера только для меня. Может быть, это звучит ужасно, но я думаю, что помогаю многим людям. И я ответственна за свое дело. Я никогда не желала себе другой жизни. И мне удается в этом положении, имея такую власть, оставаться разумной.

Вы можете разглагольствовать о том, что ее звезда поблекла, у вас может появиться желание сжечь ее на костре, как ведьму, или, быть может, вы захотите поразмышлять об ее анатомии — у Мадонны на все это есть богатейший набор масок, и она готова или доставить вам удовольствие, или повергнуть вас в ужас. Назовите это непристойными экспериментами Мадонны. Правдивыми и смелыми. Но самое поразительное в Мадонне — это не ее оригинальность, даже не коммерческий успех в каких-либо артистических предприятиях, а ее готовность смело изобретать самоё себя снова и снова. Сила, которая движет ею, — откры­тый вызов, который был бы ничем, если бы не первородный грех. Она хочет жить вечно, пусть даже только в наших мечтах.

По материалам журнала «Тайм»